Михаил Веллер: «Читающее население филфака разделилось на две половины: одна говорила, что я гений, вторая — что я идиот. Тогда я не знал, что это максимальный успех, который возможен»

— Расскажите, как вы оказались на филфаке СПбГУ. Ваши родители не были филологами, а детство и юность прошли не в Ленинграде...

— Так случилось, что моя мама, учившаяся в украинском городе Каменец-Подольский, всегда любила читать книжки, причем стихи больше, чем прозу. А мой отец — ленинградец в четвертом поколении из профессорской семьи. Занимался в кружке живописи Дворца пионеров и собирался учиться на архитектора, но началась война, и он стал офицером. Из юношей их класса, которые ушли в 1942 году на фронт, в живых остались двое. В семье отца тоже любили книжки — их даже не все сожгли в блокаду. В 1950—1960-е годы, когда мы жили на Дальнем Востоке, в доме всегда были книги. Видите ли, телевидения там еще не было, по радио слушать было нечего, так что люди покупали пластинки. Они вставляли их в радиолы, которые появились чуть позднее, и очень немногие покупали книжки. Но у нас они были, поэтому я рос читающим мальчиком. Мне понравилось читать, а потом я подумал, что понравится и писать. Так и очутился на филфаке, потому что если я все равно собираюсь писать, то зачем мне какое-либо другое образование, кроме филологического.

— Правдива ли история о том, что ваше первое произведение поместили в университетской газете? Что это было?

— Мой первый литературный опыт, который и произведением-то назвать, разумеется, нельзя (произведения писали Лев Толстой, Александр Сергеевич Пушкин, а я старался как мог), был написан в пятом классе, и он, разумеется, был чудовищным, хотя его и признали лучшим из всех пятых классов. Первый рассказ я написал в восьмом классе и очень жалею, что не сохранил его, потому что он включал все ошибки начинающего графомана. Именно графоманы обращаются к экзотическому материалу, о котором не имеют представления, создают мелодраматические коллизии, которых не переживали.

Первый рассказ, который перепечатываю до сих пор, я написал на четвертом курсе. Он назывался «Последний танец» и был опубликован в стенгазете «Филолог», которой мы гордились и которая много лет подряд брала первые призы на всесоюзных конкурсах студенческих стенгазет.

Читающее население филфака разделилось на две половины: одна говорила, что я гений, вторая — что я идиот. Тогда я не знал, что это максимальный успех, который возможен. Более того, через неделю пришел человек с физфака — высокий, худой, рыжий, очкастый, чрезвычайно интеллигентный — с просьбой переписать этот рассказ, чтобы опубликовать его в стенгазете «Физик». Как человек корректный и воспитанный, он пришел разыскать автора и попросить его позволения. Через 35 лет мы встретились с этим человеком на Тверской в книжном магазине «Москва»: его зовут Владимир Чуров. 

— Известно, что вы окончили филфак не сразу, а взяли небольшой перерыв на путешествия. Что вас подтолкнуло это сделать? Могли бы вы посоветовать нынешним студентам воспользоваться реформой образования и взять паузу на путешествия и прохождение школы жизни между бакалавриатом и магистратурой?

— В моей жизни никогда не было перерывов. Когда замечательному актеру Михаилу Александровичу Ульянову исполнялось 75 лет, я смотрел по телевизору это торжество, и журналист задал ему вопрос: «Сколько раз вам приходилось делать то, что хотели вы, а сколько — под диктовку труппы?» И Ульянов, задумавшись, сказал: «Вы знаете, так складывалось, что я делал 95 % того, что нужно делать, и только 5 % того, что хотел». И, сидя у телевизора, я подумал: «Какая же я сволочь!» Всю жизнь на 95 % делал то, что хотел, и только на 5 % то, что приходилось. Так вот, когда я отправлялся работать в какие-то пампасы, мне этого просто хотелось — и ничего больше. Но, во-первых, жизнь была другой и мы жили в другой стране. Во-вторых, если человек собирается стать ученым, профессионалом в конкретном деле, то ему совершенно незачем отвлекаться. Представьте себе физика-теоретика, который решил сделать перерыв. Это как гонки на высокогорном озере: остановился — отстал навсегда. В юном студенческом возрасте мозги физика стареют быстро. 

— Что вам дал университет? Было ли у вас желание продолжить научную карьеру?

— Мой хороший друг Серега Саульский, когда-то замечательный боксер, полтора года проучился в медицинском. Потом ему это надоело, он перешел на французское отделение и всю жизнь живет в Париже. Так вот, он как-то сказал: «А мы с Мишкой не филологи, мы просто учимся на филологическом факультете». В общем и целом у меня были и есть какие-то филологические познания, которые часто помогают. Более того, знание теории и действующей и исторической грамматики помогало мне в советские времена бороться с редакторами, показывая, что я знаю теорию русского языка лучше, чем они в их бессмысленной войне за запятые, двоеточия и тире. К концу советского периода я сказал, что у меня больше никогда не будет редакторов, которые на самом деле литправщики, и заказал себе печать с текстом: «При любом искажении рукописи публикация запрещена». И этот резиновый штамп ставил на все рукописи. Вот для чего мне была нужна филология.

— Известно, что вы преподавали литературу не только в России. Что, на ваш взгляд, нам бы следовало перенять из практики зарубежных университетов, в которых вам доводилось работать?

— Если говорить о преподавании русской литературы, то надо понимать, что у человека, который в России идет учиться филологии, раньше были мозги первого сорта и сегодня все-таки не последнего. А вот мозги человека, который в Западной Европе и Америке идет изучать русскую филологию, как правило, пятого сорта. Мозги первого сорта у тех, кто идет в юриспруденцию, политику, бизнес. Второго-третьего — в медицину, компьютеры, теоретическую науку, четвертого — в родную филологию и только пятого — в славистику. Поэтому подготовка славистов Сорбонны или Гарварда на уровне нашего педагогического техникума (это чтобы не было того самого низкопоклонства перед Западом во всем). У них есть профессионалы гораздо круче наших, но к русской филологии это не относится. 

— Что бы вы пожелали членам Ассоциации выпускников СПбГУ?

— Саня Григорьев, герой романа Вениамина Каверина «Два капитана», в финале цитирует слова, вырезанные на могильном кресте капитана Скотта: «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Этой же фразой завершается поэма Теннисона «Улисс». Вот, пожалуй, лучший жизненный девиз.